2008 - М. Н. Авербах

К ВЯЩЕЙ СЛАВЕ ГОСПОДНЕЙ

(Ad majorem Dei gloriam)

Роман в четырех частях

Москва, 2008 г.

Из ЧАСТИ ВТОРОЙ

XVII

     Баржи сцепили тросами, и буксир потянул их на север, вниз по течению Ижмы. Медленно уходили назад берега, то низкие, до горизонта затопленные водой, то крутые, заросшие лесом. Среди светло-желтых, прямых и высоких мачтовых сосен четко выделялись черно-зеленые заросли елей. Лиственницы узнавались по темным-претемным стволам с нешироко раскинутыми ветками, на которых едва зеленели начинающие пробиваться молодые побеги. Белели бе­резы – и в одиночку и целыми рощами, – холодные, обнаженные, без единого пока что листочка. Начиналась весна, обновлялась при­рода. Кое-кто из зека восхищался красотами леса, разливом воды, живописностью видов, но Дмитрий Иванович не разделял их востор­гов. Он видел и больше, и лучше. Все это давно надоело. Кучин ле­жал в трюме баржи, на грязном полу, подстелив под себя уже из­ношенное, худое пальто, и думал, и думал, и думал. Книга Маркса лежала возле него. Она навевала множество мыслей.
     «Восемнадцатого брюмера VIII года республики, то есть 9 нояб­ря 1799 года, Наполеон Бонапарт совершил государственный перево­рот, приведший его, сначала в звании консула, а потом императо­ра, к неограниченной власти. Прошло много лет, пролилось много крови. Монархия снова сменилась республикой. Но нашелся другой Наполеон Бонапарт. И хотя его звали еще и Луи, и он был, по сравнению с дядей, пигмеем, но после трех лет президентства в республике сумел сотворить 2 декабря 1851 года второе, свое «восемнадцатое брюмера». Прошел еще год, и Луи Бонапарт стал На­полеоном III, императором с неограниченной властью. История все записала и отметила факты и даты. А вот как и когда произошло «восемнадцатое брюмера» Иосифа Сталина? Как и когда он пришел к неограниченной власти? Куда повернется страна при таком руко­водстве? К чему мы пришли? К миллионам зека? К миллионам погиб­ших от голода и ликвидаций? И разве государственная собствен­ность на средства производства и максимальная, принудительная концентрация в сельском хозяйстве, – разве это тот самый социализм, во имя которого делали мы революцию? Конечно же, нет! Мы свершили ее для людей. Социализм для них, а не они для него. А что происходит теперь? И рабочий класс, и крестьянство, и ра­ботники умственного труда, – все слои населения больше, чем когда бы то ни было, отчуждены от своего труда и его результатов, от своего духовного мира и личных способностей. Они политически угнетены и бесправны. И над всем возвышается – Сталин. Он, как бог, – всеведущ, всевидящ и вездесущ! Стоило ли бороться с рели­гией, чтобы вместо Христа, Иеговы и Аллаха заставить народ пре­клоняться пред ним?.. И главное – выхода нет! Что можем мы сде­лать? Писать? Подавать заявления? Куда и кому? В водопроводную будку?»
     Шли дни, проходили недели, баржа плыла и плыла, а Кучин все думал о том же и заключал: «Ничего не поделаешь, надо терпеть, а писать – бесполезно!»
     С ним соглашались одни, не соглашались другие. Эти другие – писали. Просили о пересмотре, просили «учесть и понять». Клялись в невиновности. Кучин их презирал, называл «подаванцами». Но подаванцами были не все. Заявления многих были лишь формой, под которой скрывался протест. В них между строк можно было прочесть: «Мы честные люди, и вы это знаете. Но вы нас боитесь и поэтому приписываете нам вымышленные преступления. Все это ложь. Все это только террор».
     Много позднее Кучин узнал, что на соседней с ним барже группа зека, немного поспорив и обсудив положение, решила писать кол­лективно. «Нельзя оставлять без протеста, – решили они, – все, что делают с нами. Пусть ничего не получится, пусть письмо похоронят в архиве, но мы должны, хотя бы лишь для истории, заявить, что не согласны с разгромом партийных идей». И они написали письмо, адресовав его Сталину и Георгию Димитрову.
     – Мы начали это письмо, – рассказал через несколько месяцев Кучину один из его составителей, – с обращения к Коминтерну. И через него ко всему международному пролетариату. В письме под­вергалась острой, безжалостной критике вся карательная политика и деятельность НКВД. В нем утверждалось, что НКВД и тот, кто его направляет, проводят линию на физическое уничтожение сторон­ников оппозиции, на организацию для них немыслимых условий содержания, в которых люди, быстрей или медленней, но обязательно по­гибают. Мы предъявили в этом письме двенадцать требований. Чего мы хотели?.. Прежде всего, разумеется, не приканчивать нас втихо­молку, не репрессировать в административном порядке через ОСО, а судить, если мы виноваты, как положено по закону. Ведь никто из нас не совершал ни одного из тех преступлений, которые кле­ветнически и бесстыдно нам приписали. Затем мы требовали соз­дать нам человеческие условия жизни в местах заключения, ликви­дировать власть уголовников над политическими заключенными, изолировать их от нас, не допускать назначения их на работы и долж­ности, от которых зависит в лагерях наша жизнь. Мы требовали так­же свободной переписки с родными и товарищами, находящимися как на воле, так и в местах заключения, предоставления нам возможно­сти оказывать помощь женам и сестрам, брошенным, так же, как и мы, в лагеря и отданным во власть уголовникам обоего пола.
     «Каждого из нас без какой-либо вины и тени ее доказательств, – писали мы в этом письме, – обвинили в контрреволюционной троцкистской деятельности и в административном порядке осудили на пять лет пребывания в концентрационном лагере. Мы требуем от­крытого и гласного суда, чтобы доказать всю безосновательность нашего осуждения и допущенного при этом произвола... Мы не являемся сторонниками перенесения на советскую почву карийских и зерентуйских трагедий, – писали мы дальше, – однако, если это наше заявление останется втуне, мы будем вынуждены бо­роться за свои права и человеческое достоинство».
     Письмо подписало восемь человек, – Миньков, Рубинчик, Пергамент, Дипнер, Радзюминский, Зосимов, Дешкин, Давыдов, – все в прошлом члены партии и ответственные работники.
     Приготовили два экземпляра, каждый в отдельном конверте, и когда на этапную баржу пришел важный чин из НКВД, вручили ему со словами: «Пошлите, пожалуйста, адресатам!»
     Тот посмотрел на конверты, повертел их в руках:
     – Ладно!.. Пошлем!..
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

      Роман был главным делом жизни М. Н. Авербаха, он начал его писать сразу после реабилитации в середине 1950-х годов и работал над ним более десяти лет. В СССР антисталинский, фактически антикоммунистический, роман, рассказывающий о жизни и смерти в «исправительно-трудовых лагерях», не мог быть опубликован. За границу автор принципиально отказывался его передавать. В итоге книга при жизни автора так и не увидела свет и была опубликована только в 2008 году его внуком С. В. Заграевским.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~